Пётр Киле - Солнце любви [Киноновеллы. Сборник]
КНЯЗЕВ. Бездарность, хотите сказать?
КУЗМИН. Нет. Не все пишущие стихи - поэты. Ты несомненно талантлив как личность. Для гусара это хорошо.
КНЯЗЕВ. Разве вы не хвалили мои стихи?
КУЗМИН. Гусары в России всегда были отменными стихотворцами.
КНЯЗЕВ. Мне отказывают в любви. А вы отказываете мне в таланте поэта.
КУЗМИН. Вы так себя повели, мой бедный друг. Ну, совсем, как Пьеро, которому зачем-то вздумалось выпить вино с ядом, послушавшись Коломбины. Это же бред.
КНЯЗЕВ. А вы не думали о самоубийстве?
КУЗМИН. О самоубийстве? Нет. Это же смертный грех. Я думал об уходе в скит. На вашем месте, имея клочок земли, я бы уединился на мызе.
КНЯЗЕВ. Вы смеетесь надо мной.
КУЗМИН. Чтоб скорее отрезвить вас, мой друг.
КНЯЗЕВ. Увы! Я в самом деле выпил вино с ядом!
В зал заглядывают Ахматова и Мандельштам; Князев порывается подойти к ним.
КНЯЗЕВ. Простите, Михаил Алексеевич.
КУЗМИН. Ты прав. Поговори с Анной Андреевной. Она явно неравнодушна к вам, с Ольгой Афанасьевной. Гумилев в Африке бегает за дикарками, она не прочь, я думаю, утешить тебя.
КНЯЗЕВ. Я не думал, что вы циник.
КУЗМИН. Я ничего плохого не подумал и не сказал об Анне Андреевне. Она поет любовь. Для нее любовь - песня. Учись у нее.
Кузмин с Мандельштамом уходят; Анна Андреевна подходит к Князеву.
КНЯЗЕВ. Благодарю вас, Анна Андреевна!
АХМАТОВА. Не за что.
КНЯЗЕВ. Как это вы догадались, что я хотел подойти к вам?
АХМАТОВА. Я читаю чужие мысли.
КНЯЗЕВ. О чем я думаю сейчас?
АХМАТОВА. Я догадалась. Только не скажу. Не обо мне же речь.
КНЯЗЕВ. Да, я в самом деле подумал о вас. Но, разумеется, спросить я хотел вас об Ольге Афанасьевне. Вы ведь близкие подруги.
АХМАТОВА. Нет, мы не подруги. Но, верно, друзья. Это как с вами.
КНЯЗЕВ. Как странно. Вы относитесь ко мне лучше, чем она.
АХМАТОВА. Но она тоже к вам хорошо относится. Только не может женщина принадлежать всем, кто влюблен в нее, кто любит.
КНЯЗЕВ. Она принадлежит всем.
АХМАТОВА. И никому. Она актриса. Хуже с нами, поэтами.
КНЯЗЕВ. Нет, хуже с ними, актрисами. Зачем завлекать на одну ночь? Она же не шлюха.
АХМАТОВА. А разве не вы ее завлекали, простодушен и решителен? Она попалась и опомнилась. В вас говорит обида. Как в стихах Осипа Мандельштама. Это прекрасное детское чувство. Потом вам будет смешно и весело вспоминать...
КНЯЗЕВ. Потом? В том-то и дело, Анна Андреевна, потом уже ничего нет и не будет. Мне предстоит вернуться в полк, где никто меня не ждет. Мои друзья здесь. Но здесь я кто? Бездарный любовник и бездарный поэт.
АХМАТОВА. О, нет! Это тяжкое состояние, я знаю. Но если удастся вам его пережить, вы будете еще счастливы и гениальны.
КНЯЗЕВ. Простите, поверить не в силах. И жить!
АХМАТОВА. С Мандельштамом мы решили здесь поужинать. Присоединяйтесь к нам.
КНЯЗЕВ. О, благодарю, Анна Андреевна! Но это я вас всех, моих друзей, приглашаю на прощальный ужин.
АХМАТОВА. Это сегодня?
КНЯЗЕВ. Да. Сегодня кстати интимный вечер, гостей не будет.
АХМАТОВА. А Ольга Афанасьевна с Судейкиным?
КНЯЗЕВ. Не знаю. Боюсь и жду, как обреченный на смерть.
АХМАТОВА. Это тоже в итоге плодотворное чувство для поэта, Всеволод.
Хор обегает комнаты, сзывая всех к столу, накрытому в гостиной. Являются Пронин, Петров, Кузмин, Цыбульский с двумя музыкантами, Князев, Ахматова, Мандельштам в сопровождении Хора.
Входят Ольга Глебова и Судейкин; волнение Князева доходит до предела.
КНЯЗЕВ (к музыкантам). Николай Карлович! Друзья! Не в услугу, а в дружбу сыграйте «Вальс погибающих на всех парусах» Ильи Саца.
В исполнении трио звучит «Вальс погибающих на всех парусах» Ильи Саца. Хор кружит вокруг Князева, которого не удержать, он словно бросается в море.
Высокая лесистая местность у Красного Села... Весенний день... Всадник несется над ущельем, как над бездной, конь встает на дыбы и останавливается... Всадник вскакивает на землю, плетью отгоняет коня, - это Всеволод Князев.
КНЯЗЕВ. Не стану спрашивать: «Быть или не быть?». Смешно. Ответ один. В ученьях иль в сраженьях только пот и кровь... О, жизни скука смертная! Ужели тяжелей небытие, забвение, безвестность? Век героев в прошлом. И век поэтов тоже. Уйти. Исчезнуть.
Звучит выстрел.
За деревьями Хор и фигурки Глебовой и Ахматовой в простых платках. Это на кладбище.
АХМАТОВА. Пусть Хор споет нашу песню. Я ее сплела, как венок на могилу поэта...
ХОРВысокие своды костелаСиней, чем небесная твердь...Прости меня, мальчик веселый,Что я принесла тебе смерть -
За розы с площадки круглой,За глупые письма твои,За то, что, дерзкий и смуглый,Мутно бледнел от любви.
Я думала: ты нарочно -Как взрослые хочешь быть.Я думала: томно-порочныхНельзя, как невест, любить...............................................
И смерть к тебе руки простерла...Скажи, что было потом?Я не знала, как хрупко горлоПод синим воротником.
Прости меня, мальчик веселый,Совенок замученный мой!
Смоленское кладбище с фигурками Глебовой и Ахматовой.
Отзвуки «Реквиема» Моцарта.
Эмблема кабаре «Бродячая собака», как занавес, свивается. На стенах в гостиной афиши «Русских сезонов» в Париже... Хор девушек и юношей в современных одеждах, составляя публику, рассматривает афиши; здесь все действующие лица, кроме Ольги Высотской и Всеволода Князева.
ГЛЕБОВА. Что ты любишь балет, понятно. Ты гибка и пластична, как балерина.
АХМАТОВА. Не балет я люблю, а поэзию танца, вот как танцует Анна Павлова, лебедь наш непостижимый... Или Карсавина...
ХОРБалет из Франции пришедшийВ Париж вернулся, как нездешний,Поэзией Востока полн,Как море из летучих волн,С игрой русалок и дельфинов,Иль Павловой, в полете дивной,Или Нижинского прыжки -И вдохновенны, и легки!Не Петипа, его урокиТворит, как гений танца, Фокин.И музыка, чья новизнаЛикует негой, как весна.Явилось русское искусство,Как счастья сладостное чувство!
Сцена среди зала обозначена голубым ковром XVIII века и настоящими деревянными амурами того же века при канделябрах, а также выложена зеркалами и окружена гирляндами живых цветов...
СУДЕЙКИН. Невиданная интимная прелесть!
ПРОНИН. Сам восторгается тем, что сотворил. Ты прав. Знаешь, нам нужна сцена побольше и зал. Но интимная обстановка XVIII века здесь, в нашем подвале, ничем не заменима, как балерина, кавалер ордена Бродячей собаки.
СУДЕЙКИН. Она!
Выходит Карсавина в легком платье, как с рисунка с натуры С.Ю.Судейкина.
Музыка - трио на старинных инструментах, включая клавесин.
ПРОНИН. Прима-балерина «Русских сезонов» в Париже Тамара Карсавина!
Рукоплескания, как шум дождя.
У сцены клетка, сделанная из настоящих роз; в ней сидел Амур, который при появлении балерины Карсавиной оживает, и она выпускает, ко всеобщему восхищению, живого ребенка-амура...
Звуки клавесина, напоминающие жужжание пчел на лугу весной...
КАРСАВИНА танцует «Французский карнавал, или Домино» («Добрые кукушки» и «Колокола острова Киферы») Куперена.
Публика, судя по возгласам многочисленная, стонет, вздыхает от восторга и рукоплещет...
ГОЛОСА. Очаровательно! Умопомрачительно хорошо! Чудесно!
Во время выступления танцовщицы основные действующие лица исчезают, а с завершением танца предстают в маскарадных костюмах, на первый взгляд, то ли как зрители XVIII века, то ли как актеры.
Хор выстраивается.
ЛАРА. Декорация и танец несравненной Карсавиной были столь чудесны, как волшебство, что, кажется, стены и своды подвала раздвинулись, вечер наш будет иметь продолжение как бал-маскарад, когда театр и жизнь сливаются в реальность, сиюминутную и вечную.
Все приходит в движение.
Бал-маскарад. Хоровод масок в непрерывном движении - под звуки то польки, то вальса, то марша... Корифей, Пигмалион, раб, Галатея, Афродита в сопровождении Хора сатиров и нимф...
КОРИФЕЙ. Мы в хороводе масок первейшие лица, не правда ли?
РАБ. Разумеется, если я раб первейших лиц из подвала, то есть Элизиума.
ПИГМАЛИОН. Я царь Кипра, острова Киприды.
АФРОДИТА. Ну, а я кто, всем известно. Достаточно на меня взглянуть...
ПИГМАЛИОН. О, Афродита!
ГАЛАТЕЯ. Пигмалион! Кажется, вы влюблены в меня, Галатею беломраморную, ожившую для любви?
